Ты слышишь ли меня? Литературно-художественный альманах - Виктор Елманов

Она – вернее, Руся – приехала тогда по зиме в Москву, не догадываясь, что встреча с ним вскоре случится сама собой. В сумочке был чудом раздобытый его домашний адрес и тетрадь с вопросами для курсовой работы. Такое объяснение визита перед женой было вполне безобидным, однако страх не покидал Русю всю дорогу.

Выходило, что зря, потому что за нужной дверью никого не оказалось. Два часа она простояла на седьмом этаже блочного дома, прислушиваясь к шагам внизу, и когда уже перестала надеяться, лифт, наконец, остановился и выпустил раскрасневшуюся женщину с двумя девчушками. Каждая из них сжимала синей варежкой по рыжему апельсину.

– А я к вам! – выпалила Руся, обречённо глянув в глаза его жене.

– Так уж ко мне! – усмехнулась та, вставляя ключ в заветную дверь. – К мужу моему… Только вам не повезло! – она отворила квартиру, подтолкнула через порог дочерей и, стягивая с них шубки, добавила. – Проходите, что же вы?.. Он уехал поработать на родину и не скоро будет. Ему что-нибудь передать, когда вернётся?

– Да нет, – давя в себе постыдный жар, ответила Руся. – У меня тут курсовая…

– А-а, – то ли равнодушно, то ли недоверчиво протянула жена и, скрывшись в кухне, забрякала посудой. – К нему многие теперь ходят!

Говорить больше было не о чем, но и уйти вот так, вдруг, было нелепо. Руся продолжала стоять в тесной прихожей, разглядывая, как девочки снимают валенки. Им явно не нравилось Русино присутствие, и она ловила то один, то другой настороженный взгляд. Наконец старшая, кое-как стащив с себя рейтузы, прижалась к стене и, вгрызаясь в нечищеный апельсин, с вызовом произнесла:

– А тебе я не дам!!

Очень кстати в приоткрытую входную дверь просунула голову соседка.

– А я думаю, что тут такое – всё настежь, и никого нет! А тут во-от кто пришёл!

Она принялась доверительно тискать девчонок, и Руся под их звонкий хохоток

выскользнула на площадку…

Даже теперь, через четверть века, воспоминание это прожгло Веру Егоровну, словно она только что влетела в пахнущий лаком лифт и нажала кнопку в никуда. Осторожно высвободив мужнину руку из-под своей головы, она повернулась набок. Но сон по-прежнему не приходил, будто её намеренно оставляли наедине с прошлым. И даже потом, сквозь дрёму, оно являлось и являлось, как заевшая пластинка, всё одним и тем же местом:

– А тебе я не дам!!

Что за осень выдалась в тот год! Сил не было сидеть в кабинете, и Руся выпросилась в командировку, чтобы побродить где-нибудь в глуши по увядающему лесу.

«Ах, зачем ты, бабье лето, по-над Русью настоялось, позавесило осины золотою пеленой..» – невольно сочинялось у неё, пока автобусик катил между деревнями и перелесками, то и дело ныряя под гору и выныривая вверх, на холмы, с которых вновь открывались голубые ладошки озёр. На вылинявшем небе не было ни облачка, и вокруг была такая неподвижность, точно замерло всё навеки и никогда больше не посмеют сюда, в золотое оцепенение, явиться ни снега, ни метели, но никогда не будет здесь больше и зелёных брызг и горчащего запаха первых лопнувших почек. Всё замерло на той звенящей томительно-мучительной ноте, от которой беззвучно плачет сердце, глубинно зная, что этот миг, как и всё на свете, невозвратим.

Сколько раз вот так же убегала Руся от себя! Сколько раз упрятывала себя в глушь лесов, чтобы лишиться возможности, ощутив смертельную тоску, сесть в поезд и поехать искать его, его!.. Она понимала, что это было бы бессмысленно и недопустимо, но что она могла поделать с сердцем, которое помнило о нём каждый миг и не хотело слушать никаких доводов! Да, всё в его жизни давно решено и устроено, да, ничего уже не поделаешь, не изменишь, и всё же, всё же – неужели нет никакой, совсем никакой надежды?! Неужели те часы вместе были для него обычным мужским приключением, простой случайностью, ложью? И его слова про обжигающие токи, шедшие сверху, и его «человечек», с заботливой тревогой обращённое к ней, – это тоже было игрой, притворством?!

Душа отказывалась верить в подобное. Однако ж он не искал её с тех пор, не нашёл, хотя больше года минуло – целая вечность. Не затосковал? Не ощутил их утраченное в прежних веках родство, зовущее к соединению? Или сдерживал себя, сознавая путы обязательств и ответственности за близких? Но ведь их случайная тайная встреча не обокрала, не сделала никого несчастней. Напротив, счастливей! Руся даже в его публикациях между строк угадывала отголоски того дня… Значит, дело? Да, его держало дело, которое было смыслом жизни, и ради него он скрывался от бурь! Потому и Руся, думавшая так, вновь покорялась судьбе: будь как будет. Ей хватало знания, что он есть на этом свете и что в самый отчаянный миг она имеет возможность приползти к нему за спасением.

Но теперь не время было проявлять беспомощность. И Руся нарочно отправилась подальше от железных дорог на берег тихого лесного озера. Там жили две сестры, умницы и красавицы, заманенные комсомолом после школы поднимать животноводство. В прошлый приезд Руся даже ходила с ними поутру на ферму, чтобы рассказать потом в газете об этом опыте. Теперь повторять его не хотелось, мечталось просто побыть одной.

Вечером Руся вышла на берег, села на мостках, спустив ноги в воду, и в странном оцепенении просидела до самой темноты – пока на горизонте не погасло красное зарево.

На рассвете она даже не услышала, как девочки убежали на дойку. Мать-старушка тоже не подавала признаков жизни, чтобы не тревожить гостью.

Но резко, со стуком открылась вдруг форточка, и Руся вскочила с бухающим сердцем. Странно, ведь за окном не было ни дуновения ветерка, даже листва на багровых осинах не шелестела. Не придав событию большого значения, Руся вновь провалилась в сон.

А через сутки почтальон принёс известие, что её просили позвонить в редакцию. Подобного – чтобы её разыскивали в поездке – не бывало никогда. Значит, это несчастье, сразу поняла она и, вихляя на выделенном ей дребезжащем велосипеде, гадала только – где, с кем, когда. Потом, уронив телефонную трубку на почте, пошатнулась и едва успела вышагнуть за порог, в пожухлую траву… Когда очнулась, обнаружила над собой качавших головами старух, сбежавшихся на вой. Ей помогли подняться, посадили на велосипед и подтолкнули вперёд.

Ехала она потом в кабине грузовика, вцепившись пальцами в свою пустую сумку; ехала в тёмном фургоне в обнимку с огромной лохматой собакой, ловившей языком её слёзы; ехала в автобусе с гомонящими подростками, игравшими «в города»; а потом в общем вагоне поезда забилась на третью полку и до Москвы не открывала глаз.

Она не видела той бездны, в которую его опускали. Она стояла, зажатая толпой чужих тел, не имея возможности двинуться вперёд, и тихо-тихо скулила. А когда над его пристанищем в человеческий рост вырос холм из осенних букетов и родные и приближённые уехали на поминки, она тоже пробралась к могиле и опустила на неё свою бордовую ягодную кисть.

В этот беспросветный миг не стало на свете и ещё одного человека – Руси.

Однако сколько бы лет ни проходило и каким бы нереальным ни представлялось ей случившееся в далёкой юности, всякий раз, открывая форточку, Вера Егоровна ощущала внутри угловатое движение чего-то так и не отболевшего, суеверно боящегося вестей, приносимых на рассвете странствующим ветром.

В один из весенних вечеров, застигнутая врасплох этим воспоминанием, она стояла возле окна в спальне и смотрела вниз, туда, где в неторопливых сумерках мелькали на шоссе огни машин. Вере Егоровне не было больно оттого, что она вновь мысленно пережила утрату. Это было уже отстранённое, как бы и не её горе, о котором она могла даже спокойно рассказывать, со всеми деталями переживаний, но без слёз и сердечных спазмов, какие случались с ней в подобные минуты прежде.

Вскоре после утраты судьба послала ей первую дочку. Тоже вот странный зигзаг событий! Откуда взялся этот уважаемый человек, доселе не бывавший в кругу её знакомых? Что привело его в их город? Что заставило обратить внимание именно на Веру? Вокруг каждой девушки вращается немало солидных мужчин, однако чудо притяжения свершается не столь часто, как могло бы. Выходит, опять судьба, предрешённость?

Тогда Вере не важен был ответ на этот вопрос, главным было забыть о горе и уцепиться за жизнь. И она целиком отдалась тому, что запульсировало в её телесной глубине после исповедального вечера с этим седовласым чутким человеком. Она не искала его после и никогда больше не видела, а дочку долго растила на легенде о погибшем отце-лётчике. Душа, меж тем, лечилась временем, и настал тот день, когда внутри обнаружилась новенькая розовая, почти младенческая ткань, говорящая о готовности ещё раз довериться провидению.